В декабре 2000 года я поехала в Варшаву на курс польского языка. В Польше тогда была необычная атмосфера. Поскольку римский папа Иоанн Павел II был поляком, народ особенно внимательно прислушивался к тому, что проповедует глава католической церкви. А он заявил, что иудаизм следует почитать, как мать христианства, и напомнил, что сам Иисус, его мать и апостолы были евреями. Он признал легитимность существования Израиля, первым из понтификов посетив его именно как еврейское государство как раз в марте 2000 года. И меня, приехавшую с утилитарной целью выучить еще один язык для своих индивидуальных экскурсий по Израилю, накрыла волна всенародной любви.
Люди всех возрастов хотели со мной общаться именно потому, что я еврейка. Меня привели в костел на экуменическую мессу, которую поочередно вели главы разных христианских общин: католический ксендз, лютеранский пастор и евангелический проповедник. А после мессы пригласили на чаепитие вместе с группой активистов этого движения за объединение церквей. Нас было человек 50. Я знакомилась с новыми людьми, общалась с ними. Все было очень мило. И вот посреди всего этого благолепия подошел ко мне ксендз и провозгласил, что для всех них большая честь принимать у себя пани Юлию Познянскую, «жидувку з Израилю». Когда-то меня не раз обзывали этим словом, а тут вдруг оказалось, что это большая честь. И я почувствовала гордость, что я теперь не просто «жидувка», а «з Израилю», что за мной стоит моя супердержава, и никто больше не сможет попрекнуть меня моей принадлежностью к избранному народу.
На этой встрече я получила адрес общинного дома в Кракове, где и остановилась по приезде в этот прекрасный город. В этом доме жила группа глубоко религиозных женщин. Они трудились на благо общества, помогали старикам, работали с молодежью, в том числе и с проблемной. Было у них и несколько чистеньких комнат для гостей, одна из которых досталась мне.
Нагулявшись по Кракову и посетив собор со знаменитым алтарем и королевский дворец на Вавеле, я уже вечером забрела в бывший еврейский квартал Казимеж. Некогда добротные дома облупились, улицы были пусты. Лишь кое-где время от времени мелькали тени – то ли непонятно как сохранившиеся религиозные евреи в черных костюмах, то ли беспокойные призраки процветавшей здесь некогда многолюдной общины. Честно сказать, было страшновато, и я обрадовалась, увидев ресторанчик, и зашла.
В небольшой тесноватой комнате стояла совершенно непарная мебель. Ни одного одинакового стула, разные столы, покрытые разными скатертями. Вся посуда из разных сервизов, а вилки из разных наборов. На стенах – какие-то старые фотографии, тоже, очевидно, собранные из разных мест. Будто кто-то пытался слепить разбитую жизнь из не подходящих друг к другу кусков. Оказалось, что в этом-то и была задумка. Это был ресторан еврейской кухни. Как они ее себе представляли. Потому что все, что я там заказала, было невыносимо сладким. Кухня восточноевропейских евреев предполагает, конечно, такие изыски, как кисло-сладкое жаркое, но чтобы суп напоминал компот, а фаршированная рыба – пирожное, такого я не припомню. Так что едой я осталась недовольна, а вот интерьер меня потряс. Он подчеркивал безвозвратность утраты. Он был настоящим памятником исчезнувшей цивилизации.
Вернулась я поздно, но оказалось, что меня ждали. Да не просто ждали, а с большой миской вареников с картошкой, которые по-польски называются пирОги. И хотя я была не голодна, мне пришлось съесть изрядную порцию, чтобы не обидеть моих радушных хозяек. А пока я жевала пирОги, они с волнением рассказывали мне, как рады принимать у себя настоящую еврейку, представительницу народа Христа, да еще приехавшую со Святой земли. Какая это для них высокая честь и как они любят нас и наше государство. А я слушала это и горько сожалела, что любовь эта пришла к полякам тогда, когда в Польше уже некого стало любить.
Назавтра я поехала в Освенцим.